Часть V

Лукаша

Сладких снов!

Он лежит на верхней полке одежной вешалки в прихожей и, щуря свои до неприличия зеленые глаза, о чем-то думает, перед тем как погрузиться в умиротворительный послеобеденный сон… 

«Сегодня на обед была курочка, а не эти порядком поднадоевшие бычки, об эти ракушки  в их рыбьем желудке и зубы обломать можно. А вот пеленгасики и карасики я люблю. И  курочка – это ничего, это съедобно. И сырая – хорошо, и вареная… — продолжает мурмотить  про себя Лукашка.  — А вот жареное не люблю, даже и не показывайте, недиетическая это еда. И молоко так просто лакать не буду (только расстройства  желудка мне не хватало), разве что сливки из маленьких пакетиков, и творожка немножко, и мороженого, только совсем чуть-чуть…»

Зеленые кошачьи глаза закрываются сами собой, а вальяжная поза на деревянных перекладинах вешалки становится все расслабленнее. И наконец, бурое шерстяное котячье тельце в тигриную полосочку сворачивается  в уютный калачик, а усатая мордочка со светлой пикантной каемочкой под носиком,  изящно положенная на лапки завершает эту сонную композицию. «Пару часов я никого не побеспокою, если меня не побеспокоят. А то пришел однажды рекламный агент по каким-то окнам , меня разбудил и сам испугался (аж в лице изменился бедняга). Решил, что я шапка, которая лежит на полке и почему-то шевелится. А не ходи, куда не просят, особенно после обеда, когда самый сон, не ходи… Чмок-чмок, плям-плям. Всем сладких снов, и мне… мням… мням…»

Тише, пожалуйста! Идет котячий тихий час…

Появился этот котенок у нас совершенно неожиданно и не запланировано. Пошла искать Зюзю, а нашла Лукашку. Посреди тротуара под ночным фонарем. Он вышел на мой зов и доверчиво посмотрел прямо в глаза. Я подхватила его на руки, прижала к щеке и сразу услышала ласковое урчание. Котенок был очень маленький и пахнул подвалом. Всю ночь он спал у меня на шее, а наутро сделал в песочек «дрысь-дрысь». Этого еще не хватало, подумала я, но когда малодушно попыталась вернуть его на прежнее место, на тротуар, он отчаянно раскричался, так что пришлось быстренько забрать его обратно.

По дороге домой (теперь уже точно «домой») соседка, симпатичная молодая женщина, чьему вкусу можно было доверять, воскликнула: «Ой, какой хорошенький!» Надо же, не успел поселиться на новом месте, а уже комплимент! Подумала я.  Хотя, что там было красивого? Обычное серо-буро-полосатое худющее существо кошачьего роду-племени подвального происхождения. Без единого белого пятнышка, чтобы глаз могло радовать. Только возле кирпичного носика наблюдалось  какое-то просветление. А подушечки лапок вообще как у Кинг-Конга, иссиня черные. Ну, никакого гламура.

Его вымыли шампунькой для котят (какой же он смешным был  в мокром виде!). «Дрысь-дрысь» его подлечили (обошлись парой таблеток  активированного угля и двумя флакончиками полезных бактерий). С рационом питания определились: вареные бычки и сливки в треугольных пакетиках. А вот к специальному молоку для маленьких котят даже не притронулся: «Мужик я или нет?»

«Красавчик», сказала однажды на наше новое приобретение соседка, отметив  эффектные черные полосочки на котячьей груди (сплошные комплименты). «Какие глаза зеленые! А можно его погладить? А можно к вам в гости прийти?» тянулась к котенку ручка соседской  девочки Даши. — «А как его зовут?»

Да. А как его зовут? Этим вопросом  мы стали задаваться с Люшей, когда местожительство котенка было окончательно решено. «Лукас», — уверенно сказала Люша, но этот  латиноамериканский вариант имени не прижился, и Лукас быстро превратился в Лукашу. А это имя котенок усвоил уже быстро.

«Лукаша!» — зовет Люша, заглядывая в подвальные проемы соседской пятиэтажки, чтобы забрать котенка домой с очередной прогулки (было решено, что не нужно отлучать его от улицы, пусть дышит свежим воздухом). Мы сразу вычислили его любимый подвальчик – возле которого он нашелся и куда он прятался от всего опасно шумного и неизвестного, но особенно от дворовых собак, для которых первая забава – котят погонять. А Лукаша чуть что только шмыг в свой подвальчик – и нам не страшен серый волк, то бишь пес.

«Лукашка! Лукашка!» — зовет Люша, силясь разглядеть в подвальных проемах знакомые блестящие глазки. Нет котенка. Вот уже и плачет девочка от отчаяния: «Где ты, Лукашка?» даже и не надеясь на чудо. А чудо вот оно. И получаса не прошло, как из-за угла показывается невинно-любопытная мордашка со светлой окаемочкой возле ротика. Меня звали? Или мне послышалось? Казалось, говорила эта мордашка. «Ах ты, хитрая, подлая какашка!» — в сердцах воскликнула  девочка, вытирая слезы и счастливая понесла свое сокровище домой, где его ждали тарелочка с вареными  бычками, блюдце со сливками и диван, где так хорошо спится в послеобеденный тихий час. Сладких снов!  

  «Чмоки-чмоки» или «я хочу гулять!»

Это случилось, когда Лукашка был еще совсем маленьким. Примерно через месяц  с тех пор как он появился в маленькой квартирке на окраине большого города, где тогда жили мы с Люшей. Маленький тигренок с очень добрым характером. «Позитивный», — сказала Люшина подружка, которой посчастливилось  познакомиться с Лукашкой.

Как и все котята в нежном возрасте Лукаша был в меру непоседливый, легко перебегая или перепрыгивая там, где можно и где уже нельзя. Прыгать за бумажным бантиком на веревочке – это можно и даже нужно, а то зачем котят маленьких заводить? Залазить в ведро, что стоит в ванной комнате, (чем не кабина космического корабля?) –  можно, раз не ругаются, а только почему-то смеются и дразнятся: «Земля в иллюминаторе…». Прятаться в сумке и представлять, что это кошачья норка – тоже. Ну помнется пару Люшиных тетрадок. Девочка только вздохнет, но кричать на котенка ни за что не будет, потому что Лукашку она любит больше, чем свои тетрадки.

Но больше всего Лукаша любил прыгать на мое плечо, как по дереву быстро-быстро царап-царап – и наверху. И тепло, и обзор супер, а главное, совсем близко прическа. У Юли волосы длинные, а у меня короткая стрижка и возле шеи так похоже на шерсть мамы-кошки. Если поплямкать немного, почмокать и посмоктать, то очень напоминает раннее Лукашкино детство, когда мама-кошка была рядом, и было много-много вкусного молочка, которое было спрятано на брюшке в теплой кошкиной шерсти. Теперь Лукашка без мамы и молоко приходится пить из блюдца, а так хочется иногда вернуться в счастливое детство! Вот и придумал себе котенок заменитель детской радости. Прыг на плечо – и «чмоки-чмоки». Главное, чтобы объект был не против. Бывает, что и  поставят котенка снова на пол, но это если я очень занята, а так все больше терпела Лукашкины причуды: котенок маленький, без мамы-кошки, жалко.

Нередко Лукашка оказывался не только на маем плече, но и на спине, а то и на голове (вернее, на шляпке). Но это бывает только в прихожей, когда я совсем одета и собираюсь идти на улицу. Лукаша как бы напоминал, что его нужно обязательно взять с собой. А то вдруг забудут, а он очень любит гулять на свежем воздухе да и в родной подвальчик не мешает лишний раз заглянуть. Правда, брали Лукашу с собой не всегда. Он не знает, что такое магазин, но, наверно, что-то очень нехорошее, иначе почему из-за этого магазина он всегда остается один дома, и тогда еще какое-то время над лестничной  площадкой раздавался Лукашкин плач возле закрытой двери. А когда плакать становится не для кого, котенок, найдя местечко поуютней, просто ложился спать, чтобы одинокое время прошло побыстрее…

Маленьких не обижайте! 

Иногда совершаешь проступки, за которые потом стыдно всю жизнь. Никогда не забуду тот день, хотя дата и время суток стерлись из памяти. Но главное запечатлелось очень четко. Ах, Лукашка, я не прошу прощения (такие вещи прощать нельзя), но каюсь, каюсь, каюсь…

В тот день я собиралась идти  встречать Люшу (она  возвращалась из другого города, где была у бабушки в гостях). Время уже поджимало, и я боялась опоздать. Вот и пальто уже надето, и шляпка, осталось только взять сумочку и схватить ключ. Но моим скоропалительным планам помешал Лукашка, который внимательно следил за моими телодвижениями, и когда я наконец-то оказалась в полной экипировке, незамедлительно прыгнул мне на спину: «Ты гулять? Я с тобой!»

На этот раз у него оказалась чрезвычайно выгодная дислокация, мои руки никак не доставали до котенка, и он сидел на моей спине уверенно и непоколебимо. В конце концов, мне все-таки удалось добраться до его меховой спинки, но на тот момент терпение мое окончательно лопнуло, и вместо того, чтобы аккуратно спустить малыша с «верхнего этажа», я с силой бросила его на пол. В этом броске были и злость, и раздражение и просто бессердечие.

Я увидела, как Лукаша сильно ударился. Он полулежал, полустоял на согнутых лапках, прижавшись животиком к полу. Котенок пару раз дернул ушибленной головкой, с недоумением глядя мне в глаза, в которых вовсе не было укора, а только вопрос: «Что это со мной? Почему я так неудачно упал?»

Не заморачиваясь на этой сцене и ее возможных последствиях, я быстро выбежала за порог, но с каждым шагом все сильнее начиная осознавать весь ужас содеянного.

По дороге я все рассказала Люше, и придя домой она перовым делом кинулась к Лукашке.

Он сидел на табуретке на кухне и дрожал. Девочка бережно отнесла его в комнату и положила на стул у батареи, где было теплее, мягче и укромнее.

Я только отважилась осторожно ощупать Лукашкину голову: нет ли сильных ушибов? И так как он во время этого осмотра мордочкой не дергал, рискнула предположить, что наружных повреждений нет. А вот сотрясение – наверняка. Теперь котенку нужен был полный покой.

Очень нежно я гладила Лукашку, мысленно прося прощения за то, что простить невозможно. Но это маленькое существо меня ни в чем и не винило. И снова я вижу Лукашкины глаза,  что смотрят на меня в простодушном недоумении: «Это как же меня так угораздило?»

Весь вечер он лежал на животике на согнутых лапках (поза напряжения или плохого самочувствия) и ничего не ел, значит, совсем плохо котенку. «Лукаша, маленький, миленький, не болей, выздоравливай, пожалуйста. А я больше не буду так делать, никогда, никогда», шептала я ему, нежно, едва касаясь, поглаживая его шерстку.

Прошла тревожная ночь, а утро принесло с собой добрую весть. Состояние пострадавшего стабилизировалось и по всем признакам пошло на поправку. Котенок сам слез со стула, сходил на песочек и понемногу стал кушать.

 Время залечило сотрясение и память об этой неприятной истории. Но с тех пор мы обращались с Лукашей особенно осторожно: в слишком адреналиновые игры не играли и многое ему прощали, ведь фраза «он, наверно, в детстве головой ударился» имела к нашему котенку самое прямое отношение.

А я с тех пор крепко-накрепко уразумела, что поднимать руку на тех, кто слабее и меньше тебя, нельзя ни при каких обстоятельствах. Мне навсегда запомнились Лукашины глаза, без укоризны вопрошающие, которые однажды коснувшись сердца уже не во власти его отпустить.

С первого взгляда

Finis vitae, sed non amoris

Кончается жизнь, но не любовь  (лат.)

Я стою у кухонного окна, которое выходит во двор, туда, где горит одинокий уличный фонарь. Утро, но еще не рассвело.  На календаре декабрь, а реально – еще тянется промозглая  моторошная осень. Я больше не люблю осень, ее жуткую неуютную сырость, перемешанную с грязью, гнилыми листьями и унылыми моросящими дождями.

В такой тоскливый дождь в полночь черной пятницы конца ноября ушел Лукашка, чтобы больше уже не вернуться. Я нашла его через четыре дня, лежащего недвижимо на грязных мокрых листьях, которые сливались с его бурой шерсткой. Это был уже не он, не совсем он. Но я его сразу узнала, с первого взгляда. Его тельце совсем закоченело, видимо он лежал уже давно, так беспомощно, по-сиротски жалко и одиноко. Может быть, он ждал, что я приду? Но я опоздала.

На сырой земле остался след его распростертого тела, в позе летящей пумы, так когда-то он растягивался на диване, когда спал. Теперь он не спал. Он уже никогда не проснется и не обнимет меня, прыгнув мне на плечо, своей по-мужски большой и сильной котячьей лапкой, с мягкой шерсткой, жесткими подушечками и острыми коготками, лаская и царапая одновременно. Не прижмется нежно к моей шее и не начнет чмокать мои волосы за ухом. Именно с левой стороны, так как я его еще совсем малышом впервые взяла на руки, вернее, подхватила, случайно увидя под фонарем, под тем же самым, что виден из моего окна. Тоже в полночь, и тоже была осень, только совсем-совсем другая…

Южная ночь начала октября только начиналась. Было около полуночи, уже темно, а тепло совсем по-летнему. Я уже лежала в кровати, но вдруг услышала кошачий мяв и подорвалась, наскоро одевшись  выскочила во двор. Я подумала. Что это может быть наша  кошка Зюзя, пропавшая дней десять назад. Но кошки не было. Зато под фонарем сидел маленький котенок, который доверчиво и просто смотрел мне прямо в глаза.

Если бы не этот уличный фонарь, я бы его не увидела, а если бы и увидела, то разве что силуэт. Но фонарь светил, именно тот, что виден из окна кухни. И за какие-то секунды (а, может, доли секунды?) я смогла заглянуть в котеночьи глаза и принять мессидж на уровне подсознания. «Я твое счастье. Возьми меня…».

Секунда, две, три… Я подхватила его на руки, положила на левое плечо и, крепко прижав к себе, потащила домой, уже согреваясь его теплом, говоря: «Хотя бы подкормлю». В тот момент я еще не могла знать, что это судьба, я еще не знала, что это любовь. Тогда я не знала ничего, даже того, мальчик это или девочка. Уже дома увидела, что мальчик, и поняла, что это хорошо. Последнее время у нас были только кошечки, а женское общество надо разбавлять. А потом стала рассматривать его такую обычную серо-буро-полосатую шерстку, кирпичного цвета носик и черные подушечки лапок, как у Кинг-Конга. Только возле ротика и на подбородке пикантный светлый ареольчик. И никаких признаков розовенького или беленького во внешности. Как непривычно, ведь  у всех наших кошек и котиков были розовые носы и белые вставочки на шерстке.

Впрочем, особо задумываться и разглядывать тогда не пришлось. Было за полночь и давно  уже надо было спать. Он был очень маленький и очень худющий: хребетик и немного пушка, как сказала о нем позже Люша. А еще от него несло подвалом и из ротика нехорошо пахло. Видно, не сладко ему приходилось. Зато потом, когда котенок прошел «курс реабилитации» именно его запах – котячий и вкусный – Люша вспоминала потом с ностальгией…

Котенок устроился у меня на шее, как на матрасе (Боже, какой ты был маленький!), пристроив мордочку где-то возле моего левого уха. Это расположение в пространстве стало для нас с тех пор незыблемым правилом. Объятие получалось у нас всегда исключительно левосторонним. Если моя  левая сторона была занята, например, покоилась на подушке, а Лукаша хотел осчастливить меня своими «чмоками», то любые попытки пристроить мордочку к  моему правому уху оказывались неудачными. Чмокание справа никак не получалось. Тыкнется носиком пару раз к правому уху, а потом требовательно и настойчиво начинает пробивать себе дорогу к левой стороне. Я покорно поворачивала голову, и тогда шерстяные передние лапки обвивали мою шею, а ротик прикладывался к моим коротким волосам на затылке, с левой стороны. Котеночьи глазки закрывались от удовольствия, и начиналось урчание-смоктание, после чего на волосах оставались слюнявки – след котеночьего поцелуя. «Чмоки-чмоки» могли длиться долго, обычно мое терпение кончалось быстрее, и я не без усилия, мягко, но настойчиво отдирала Лукашку от себя, успевая заметить его очумевшую от удовольствия мордочку с прикрытыми глазками и влажным ротиком. Всем влюбленным на заметку: если вас целуют с открытыми глазами, то это точно не любовь!

Лукаша чмокал мои волосы с закрытыми глазами. Что это было для Лукаши маленького, а потом большого? Когда впервые еще котенком он добрался до моих волос, я решила, что это он скучает за мамой, за ее теплым шерстяным брюшком с молоком, и пожалев малыша не стала отучать. Но время шло, маленький котенок уже стал превращаться во взрослого красивого кота, а ласкающие «чмоки-чмоки» с неизменными урчалками и перебором острых коготков пружинящих лапок, все также оставляли царапки на моей шее. Была ли я для него по-прежнему мамой-кошкой? А, может, по мере взросления становилась для Лукаши чем-то вроде подружки? Да это и неважно. Главное, что эта его ласка меня согревала, несмотря, а может быть, благодаря царапкам и слюнявкам. А как еще выразить котенку свою приязнь? А как могла я выразить свою любовь? Впрочем, о любви я совсем не думала в самом начале, когда не раздумывая подхватила Лукашку на руки, еще не зная что он Лукашка, и лишь со временем, не сразу,  узнавая и познавая его.

Порой почему-то упорно не замечая какие-то знаковые вещи, считая его обычным полосатым котенком заурядной дворовой расцветки, к которому почему-то лежит душа, когда другие восхищались им, западая с первого взгляда.

«Какие зеленые глаза!», — удивились однажды мальчики школьного возраста у подъезда. – «Боже, какие глазки!» – воскликнула посетительница в ветлечебнице. « Какой хорошенький!», — сказала соседка, молодая женщина в первое утро появления Лукашки в доме. «Позитивный»,– отметили Люшины подружки. « Я обожаю этого кота!» – говорила другая соседка, восхищаясь его цивилизованной просьбой открыть  парадную дверь.

О том, что у Лукаши необыкновенно-красивые (ярко зеленые!) глаза, что он симпатичный, умничка и вообще совершенно особенный, я где-то догадывалась, но все-таки не отдавала себе в этом отчета. Мне было просто хорошо с ним, я привязывалась к нему, и с каждым днем все больше и больше. Но слово «любовь» не употреблялось. Я даже говорила ему, шутя, брав иногда на руки и тиская: «Лукашка, это же не любовь, мы не любим друг друга. Просто так получилось, что мы вместе, вот и все!» Конечно, это была шутка, и говорила я эти слова с теплой подсюсюкивающей интонацией, как говорят с маленьким ребенком. И конечно, я тогда уже любила, только это чувство было как воздух, как солнце, вода, когда они  есть — не замечаешь. Он есть — и ладно, и хорошо. Его присутствие греет, даже на расстоянии. Лукаша приходил с улицы – и жизнь сразу обретала свой смысл. Пока он жив, он обязательно придет, говорила я, и он приходил. Если задерживался с вечерней прогулки, я начинала плакать, но он приходил – и слезы высыхали.

Будучи уже взрослым котом он иногда отсутствовал по двое суток, я мрачнела, но что-то подсказывало – придет, и я ждала. А сколько было слез, когда приехав в гости в другой город, Лукаша пропал, вылетев из окна второго этажа, уклоняясь от агрессивной атаки местной кошки! Его потом нашли, и какое это было счастье! Только в последний его уход, когда меня утешали, что все обойдется и он придет, что-то подсказывало, что нет,  не вернется. Плакала зажженная  свеча, а на мокрой земле уже  лежало котячье тельце, почти сливаясь с бурыми листьями.

В тот последний вечер он уснул у меня на плече, как в первую ночь, когда был совсем крохой – хребетик и немного пушка, помещаясь тогда  на теплой крышке только что закатанной банки с салатом. (Он сидел на них как на батарее). Лукаша лежал на моей шее как роскошный  меховой воротник, только умещался уже не весь коть, а только часть его теплого пузика. А вся «пума» простиралась вдоль меня, и все-таки по диагонали, с мордочкой где-то возле моего левого уха. Совсем недолго в тот вечер мне довелось ощущать это тепло. Зазвонил  телефон, пришлось встать, и идиллия кончилась. «Как прощается!»  вслух сказала я. А потом мы снова легли на диван. Но Лукаша на этот раз устроился где-то в ногах.

Он всегда просыпался ночью, и мне приходилось вставать и на автомате, полусонной, провожать его с третьего этажа  на первый до входной двери подъезда. Но обычно этот вояж был под утро после трех ночи. А в этот последний раз его вызвали (да, именно вызвали!) сразу после полуночи, как только пошел отсчет этой черной пятницы 27 ноября. Даже не я ее так назвала, об этом кричали даже бигборды, что-то там для кого-то рекламируя, а для меня это был знак. И не один. Можно было увидеть, можно было услышать, можно было понять, но…

Я открыла железную дверь. Моросил дождь, и вся площадка под навесом подъезда была мокрой. Я видела: он засомневался – идти или нет. Он стоял на пороге, и я стояла и ждала, повернет ли он обратно. Но он дрогнул спинкой, еще раз посмотрел по сторонам,  и даже обернулся в мою сторону, как бы ища поддержки, но я молча ждала, потом все же собравшись с духом, побежал, нырнув в ночную дождливую бездну. Сначала прямо, до ближайшего дерева, а потом направо, в ту сторону, где обычно гулял. Больше я его живым не видела.

 Могла отвести беду, но не отвела. Если б вернуть тот миг, когда еще можно было схватить Лукашку в охапку и потащить обратно домой, приговаривая всякие ласковые глупости, переждать ту жуткую ночь, не обращая внимания на возможные мявы, а если надо, то и вторую, и третью… Пока не отступил бы злой рок. И снова бы, как и всегда, меня бы встречал на лестнице Лукашка, увидела бы с замиранием его жгучий ярко-зеленый взгляд, прыгнул бы он мне на плечо, обнялись бы мы и пошли по лестнице, неважно сколько пролетов, и где-то возле левого уха я услышала бы ласковое урчание. А потом стояли бы так долго-долго. А потом я поцеловала бы его в нос, и мы пошли бы на кухню чистить и варить карасиков. Я смотрела бы на него, а потом, когда б его блюдце опустело, он бы посмотрел на меня, старательно и вкусно облизываясь, посылая довольный и благодарный взгляд. Потом он пошел бы спать: на диване, на столе, в миске под ванной, в самой ванне, или на стуле на моих небрежно брошенных вещах, а может, в каком-то укромном уголке на случайно подвернувшихся пакетах. А я пойду что-то делать, может, выйду в магазин, а если это выходной, то если даже поеду на другой конец города, ты все равно рядом. Ты рядом. Я знаю. Без тебя никак. Это любовь, и была она с первого взгляда…

Ожидание любви

Есть рождение и смерть, все остальное – ожидание. Наверно, в этих словах, услышанных мной однажды, есть свой смысл, но все-таки не могу с этим согласиться. Жизнь – есть Любовь, а все остальное – ее Ожидание. Вот так и только так. Если у вас еще нет Любви, значит, вы в ее ожидании. А если есть – то в ожидании любимого. Человека или… Четверолапых тоже можно любить, и также сильно. Ведь они никогда не обидят и не предадут.  И ничто не омрачит вашу привязанность, если сами хоть немного будете любить. А если не поскупитесь на чувства, то щедро будете вознаграждены. С каждым днем обретая все больше и больше.

«Мы ведь не любим другу друга, Лукашка», — говорила я своему котику, беря его на руки, легонечко потискивая. – «Просто жизнь так распорядилась, что мы вместе, просто так получилась, и никто тут не виноват. Ведь правда?» — шутливо говорила я ему. Лукаша не отвечал, но важно-довольная мордочка говорила о том, что он не против моих объятий и  моего лепета. Во всяком случае, слушал терпеливо-благосклонно, особо не заморачиваясь на то, правда это или неправда.

Вообще свои чувства лучше не афишировать, и того, кого любите в глаза не нахваливать. Заблестит ваше счастье стеклом и разобьется, вернее разобьют. Да я особо и не нахваливала. «Некрасивый Лукаша и нехороший», говорила я ему, да видно так говорила, что глаза блестели, тепло и нежность изливались. Узнали злые духи, где правда и неправда, вмешались. И стеклышко наше блестящее разбилось.

Но пока время было наше, мы любили и ждали друг друга.

Лукаша был котиком. Котом, а не средним родом, лишенным жизненной энергии своего пола, прозябающим в четырех стенах. А потому мог гулять, сколько ему хотелось. Опасно, да, и двуногие недобрые по улице ходят, и машины ездят,  и злые собаки шастают, да мало ли что может случиться с котенком вне дома. Но все-таки он зверь, пусть нежный и ласковый, но зверек с прекрасными зелеными глазами. И дело тут не в их цвете (хотя и это тоже имеет значение), а в свете, в том необыкновенном свете, который они излучали. В которой сила жизни, сила любви, конечно, котячей любви. О, каким голосом он кричал, когда приходилось выяснять отношения с соперниками! Никогда бы не подумала, что мой ласковый Лукаша может кричать так грозно, громко и устрашающе. Ни до, ни после я больше не слышала таких низкобасовых животных песен, исходящих не из маленького котячьего горла, а из самого естества, Мужчины,Охотника, Зверя.

Но если не было причин «скрещивать копья» Лукаша был тихим и спокойным. Когда он был маленьким, мы с Люшей, выхаживая его после подвала и восхищаясь его превращением в красивого кота, шутя говорили: «Все кошки будут наши». Но мы ошибались. Не было у него подружки, и в дворовой конкуренции за кошку он всегда оказывался на последних позициях. Может, наше женское воспитание повлияло, и он не стал котом-мордоворотом.  (Хотя Лукашки разве могут быть в принципе мордоворотами? Тогда они не были Лукашками). А может, то, что он не раз болел и был немного слабее своих соперников, чтобы составить им равную конкуренцию. Хотя поначалу он бесстрашно вступал в единоборство, вплоть до «лапопашной», но разная весовая категория не оставляли ему шансов на победу.

Зато его любили вся прекрасная половина двуногих — девочки, девушки и молодые женщины. Подчеркнем, именно прекрасная. Те, кто сами были «кисючие», в ком по  жизни горел огонек любви, видели это  и в Лукаше.

На улице он находился примерно столько, сколько и дома. Пятьдесят на пятьдесят. И поэтому мы с ним часто были в режиме ожидания. Он на улице, я дома – я жду его. Он дома, я где-то – он ждет меня. Если он на улице и я где-то – значит, мы шли навстречу друг другу. И самое мое счастье было – когда мы оба были дома, совсем-совсем вместе.

Летом Лукаша просто спал в траве, на газончике, подальше от двуногих, где ему никто не мешал. Если я, возвращаясь домой, проходила мимо, он сразу выбегал мне навстречу, появляясь как бы ниоткуда. Если я куда-то уходила, он провожал меня до условной границы, где кончалась его дворовая территория. А домой мы с Лукашей шли уже вместе. На ходу я могла подхватить его на руки, но в конце концов он все-таки вырывался («Ну не маленький же я  в самом деле!»). А осенью, когда я затемно стала возвращаться с работы, он ждал меня уже в подъезде. Подхожу к подъездной двери – нет Лукаши. Иду по лестнице – первый этаж – нет Лукаши, второй, второй с половиной – «Мяу!» — есть Лукаша! Спускается сверху по лестнице с легким мявом, потом прицельный взгляд ослепительно зеленых глаз, короткая перегруппировка перед прыжком – и элегантный взлет с мягкой посадкой на моем левом плече. Обязательно левом! И вот такой стройной единой композицией мы поднимаемся на третий этаж, домой, где по приходу будет вариться рыбка – любимые Лукашей карасики, или на крайний случай бычки, а на закуску пакетик сливок в треугольной упаковке. А пока суть да дело можно перехватить немного сухого корма, чтоб червячка заморить, ведь с раннего утра ничего не ел. Мама на работе, уходит рано, приходит поздно. А Лукаша весь день сам, и понятно, голодный. Но потерпеть можно, главное знать, что мама придет. Обязательно придет, только надо ждать. И Лукаша ждал.

А когда работа не стояла между нами, Лукашу ждала мама. Пойдет котенок на улицу. Если перед этим плотно подкрепился, то можно и подольше погулять, а если завтрак был так себе (мама рыбу еще не успела купить), то во дворе долго не задерживаемся, спешим домой проверить, а не появилось ли чего-нибудь вкусненького? И если появилось, то основательно подкрепляясь, укладываемся спать. Дома. А вот где именно? Это уже вопрос. Мебели в квартире мало, и уютных схованок на котячий вкус – раз, два и обчелся. Одно время Лукаша предпочитал почивать на вешалке, на верхней полочке для шапок – высоко, далеко – не достать. Еще – в уголочке на стуле, на маминых вещах, но – укромность не достаточная, не как в норке. Вот если в диван залезть, круче будет. Но душновато там, и мама переживает: где Лукаша? где Лукаша? А он тут рядышком, только этажом ниже. Когда тепло – можно на балконе  пристроиться, а если жарко – то в тазике под ванной или даже в самой ванне. А что делать?! Пытался как-то даже в духовку залезть – с виду вроде неплохой ящик, но мама почему-то категорически против оказалась. А маленькому Лукашке пришлось однажды даже ночевать в духовке. Маленький был, вот и залез, нашлась лазейка, в самый низ, где железки какие-то лежали. Залез, а вылезти не получилось. Посидел там ночь, а под утро плакать стал. Вызволили, конечно, но больше туда пролезть не пытался, разве что в саму духовку, где попросторнее, но почему-то оттуда Лукашу сразу выдворяли, даже освоиться толком не давали, а ведь такая схованка зря пропадает.

Но вот место для дневного сна найдено. Спи, Лукаша, спи мой малыш… А я тоже где-нибудь прилягу, а, может, что-нибудь по хозяйстве поделаю, или за компьютерным пасьянсом посижу. И не важно, сложится он у меня или не сложится. Главное, что ты – рядом. И на душе у меня хорошо, спокойно и тепло. И ничего вроде бы не происходит. Но тише! Тише! Не вспугните тишину любви…

Теплые руки

Было ли тебе хорошо со мной, Лукашка? Теперь, когда я могу  только мысленно общаться с тобой, я все чаще задаю себе этот вопрос. Вспомнилось, как однажды соседка, увидев Лукашу на лестнице, сказала про него, котик с грустными глазами. С грустными. Почему? Тогда этот вопрос, хоть и промелькнул в моей голове, но был машинально отброшен. Тогда ты еще приболел, и фраза о грустных глазах я, видимо, списала на твое недомогание. У тебя прежде всего были красивые глаза, очень красивые, но часто ли в них была грусть? А ведь когда ты был маленьким котенком, у тебя не было грустных глаз. Девочки тогда назвали тебя позитивным. Твои глаза были такие открытые, распахнутые целому миру, что я просто не смогла пройти мимо.

Позитивный. Ты изначально нес в себе радость, несмотря на голодовку в подвале: «хребетик и немного пушка», говорила про тебя маленького Люша. А, может, твой позитив – это, прежде всего, отклик на добрый взгляд, на который нельзя не откликнуться.

Именно тебе, потому что ты «сонечко», ты радость, ты любовь, ты жизнь.

Смотрю на твои уже более взрослые фотографии и вдруг начинаю понимать одну четкую закономерность. Когда ты один, ты серьезен, а если  ты в теплых любящих руках, твой взгляд приобретает самые разные оттенки хорошего настроения.

Вот парадный портрет с соседской девочкой Дашей. Она жила этажом выше, иногда заходила в гости, а чаще всего просто звонила в дверь, когда видела на лестнице возвращающегося с прогулки Лукашу. Звонок, и я с радостью спешу открывать, уже заранее зная, кто звонит. Так и есть: юная девичья улыбка, радостное приветствие, а на пороге серая шубка. «Спасибо!», радостно кричу  я, потому что в этот момент я точно счастлива. И Даша, и Лукаша. Мы успеваем сказать что-то хорошее друг другу, прежде чем девочка поднимется, нет, скорее взлетит, на свой четвертый этаж, а я пойду в след за Лукашкой на кухню, приговаривая что-то милое и смешное в адрес серой шубки. Сейчас будем подкрепляться.

 Если с улицы, то надо обязательно покушать, хоть что-нибудь, если обед был не так давно (такой режим мы могли себе позволить в выходной). Хорошо, если есть слегка проваренные карасик или пиленгасик – это самое вкусное из Лукашиного меню. Тогда порция съедается с аппетитом и в конце, оторвавшись от блюдца, Лукаша сидит возле него, старательно и вкусно облизываясь и посматривая на меня как бы говоря: В этот раз было вкусно, даже очень вкусно!

Вообще у Лукаши несколько персональных тарелочек. Одна для рыбы, другая – чтобы накрывать эту самую рыбу, если порция недоедена (такое бывало с бычками). Мисочка для воды (использовалась редко, разве что после сухого корма). Тарелочка для этого самого сухого корма,  который подавался для разнообразия, не столько поесть, сколько закусить или заморить червячка, пока чистится и готовится рыба, или тогда, когда рыбы просто нет – мама не успела сходить в магазин. И, наконец, блюдце со сливками. Сливки – это жирное молочко в треугольном пакетике. Они могли и день простоять нетронутыми, а потом вдруг пойти за милую душу. Но бывало и такое, что тарелочка со сливками была пуста, а молочка хотелось. Тогда Лукаша садился возле пустого блюдца и ждал, пока не нальют. А если упорно не наливали, когда сливок просто не было в наличии, сокрушенно подходил к мисочке с водой или просто молча уходил из кухни. Но, как правило, молочко все-таки  в нашем с Лукашей доме водилось. И это молочное блюдо можно было разнообразить. Ради пробы я однажды начала отщипывать маленькие кусочки хлеба, макая их прямо перед его мордочкой в мисочку с молоком. Лукаше понравилось, первый кусочек хлеба, вымоченный в молоке сразу же им подхватывался, и они тут же исчезали  по  мере их появления мере в блюдце. Похоже. Что ему нравился не столько вымоченный в сливках хлеб, сколько сам процесс пополнения блюдца. Моя рука – его язычок, моя рука – его ротик, рядом-рядом, близко-близко… А если ему предлагались просто сливки, без хлеба, то они разбрызгивались Лукашиным язычком далеко за пределы тарелочки. Больше попадая на пол, чем в ротик. Эта непутящая манера лакания была у Лукаши с самого начала. И в очередной раз наблюдая, как летят во все стороны молочные брызги, шутя говорила:  «Ну почему тебя мама не научила лакать, Лукаша? Где твоя мама? Давай мы ей скажем». Ну не научила, не было в подвале блюдцев, вот и не научила. Да и разве это важно, как ты лакаешь, хотя, может, и важно. Ведь так пил молоко только Лукаша. Только он.

Обед окончен, и теперь спать. И неважно утро сейчас, день или вечер. Главное, что ты рядом, и мне хорошо  с тобой.

И снова я про себя, да про себя. А Лукаша?

Однажды я организовала для Даши домашнюю фотосессию, и одним из снимков стал упомянутый выше портрет с Лукашей. Девочка держит котю на руках и они оба смотрят в объектив. Даша улыбается, а Лукаша… Он такой торжественный и серьезный, видимо, осознавая важность момента. Но главное, сразу понятно, что им хорошо вместе. И так чувствуется это притяжение тепла.

А вот фотографии Лукаши с Люшей. Здесь больше сюжетов, но на всех них у Лукаши просто счастливое выражение глаз и мордашки. Впрочем, как и у Люши. У обоих глаза светятся, и лица счастливые. Это любовь, а любят не в одиночку. Вот Лукаша в детстве, а вот уже совсем взрослый. Но на всех снимках с Люшей он лучистый, игривый и хороший, даже когда кусает за руку – ведь шутя, любя и понарошку. «Зепчик»,  говорила про него Люша. А я даже придумала смешную песенку:

Зепчик, зепчик, зепчик, зепчик никакущий,

Зепчик, зепчик, зепчик, куси, куси, куси…

Кусал он совсем не больно. А вот взбираться на плечо мог очень даже ощутимо. Царап, царап – как по дереву. Хорошо если одежда была из плотной ткани, а если нет, тогда когтики оставляли памятные знаки расположения, приязни, а, может, и любви.

Было ли тебе хорошо со мной, Лукаша? Хотя бы немного, хотя бы иногда?

Коварная Симка

Мы ехали долго. Вместо шести часов почти весь день, так как дорога была перекрыта, и рейсовому межгородскому автобусу  пришлось сделать изрядный крюк по летней жаре.

 Мы – это Лукаша и я. Лукаше к тому же пришлось пребывать в дорожной пластмассовой корзине, так  что ему было тяжело вдвойне. Время от времени доставая его из душного убежища, я видела как он мучился. Голодный, утром я не успела его толком покормить, сейчас он страдал более от жары, чем от голода. Но дорога – это стало только началом испытаний.

 Мы ехали в гости и надолго, в совершенно незнакомую для Лукаши местность, где чужой двор многоквартирного дома, где живет бабушка, Люша, и, главное – две кошки – Сима и ее мама Коша. Симка на тот момент была мамой полуторамесячных котят и у нее их как раз на днях должны были забрать.

Как то нас там встретят и как это все устроится? Думала я. О чем думал Лукаша, можно только догадываться. Он тяжело дышал с высунутым язычком, как собака, но даже и в таких экстремальных  условиях он успел произвести впечатление на девочку-подростка, которая сидела позади нас. Когда возле нас с Лукашей освободилось место, она подсела к нам (вернее, к Лукаше) и попросила подержать корзинку с котиком. Она взяла корзинку как  драгоценность и заключительную часть дороги мы ехали вместе, говоря о Лукаше и вообще о всем хорошем. Нас встретили на машине, и к бабушке мы приехали без приключений. Если бы я знала, что нас ждет впереди!

Только я оказалась в прихожей бабушкиной квартиры, не успела я достать Лукашу из корзины (я вообще еще ничего не успела сделать, даже поздороваться) как Симка попыталась наброситься на корзину, где тихонько сидел Лукаша. Поняв, что пластик когтем не возьмешь, она тут же с разгона запустила мне в ногу до самого глубоко четыре своих длинных острых грязных когтя. Я ожидала, что она будет агрессивной из-за котят. Но не столько! Тем более, ее котят никто и пальцем не тронул, еще и увидеть не успели ее сокровища. И это сделала Симка, мягкая послушная Симка, из которой когда-то можно было веревки вить!

К счастью, для нас нашлась отдельная комната, в которую я поспешила закрыть дверь. А Симку изолировали в другой. Но насколько тщетной оказалась такая предосторожность! Остаток дня прошел более-менее спокойно. Лукаша от всех  передряг и незнакомой обстановки забился пол кровать, лишь ненадолго высунув мордочку, чтобы попить немного молока. В тот день он так и остался голодным.

Прошла ночь. А наутро Лукашу ждала вареная рыба. Я несла ее на блюдце в комнату, в надежде, что он хоть немного поест, ведь он  голодал уже вторые сутки. Но не успела я зайти в комнату, как под ноги мне бросилась Симка, мощным наскоком распахнув неплотно прикрытую в комнату дверь, и в молниеносной атаке кинулась на Лукашку. Какие-то доли секунды – и бешеный клубок из двух котячих тел распался. Блюдце с рыбой вывалилось у меня из рук, а Лукаша вылетел в раскрытое окно. Я выскочила во двор, никаких признаков Лукашки не было. Вряд ли он мог серьезно повредиться с высоты второго этажа, но потеряться в незнакомой местности после таких стрессов – вполне. Я ходила вокруг дома, и днем,  вечером – но тщетно. Лукани нигде не было.

А когда стемнело, после очередного променада вокруг дома, села на дворовой скамейке и заплакала. А потом на порог вышла бабушка и сказала, что звонила Люша. Она с компанией гуляла вечером, и они нашли Лукашку возле близлежащего детского садика. Но пока они на ночевку забрали его с собой, за город, а утром пропажу можно будет забрать. И были эти слова как вести с небес.

Утром я поехала туда, где гостили Люша и Лукаша, и видела его перепуганную мордочку, для которого мучительные испытания все еще продолжались.  Эти приключения имели счастливый конец. Симкиных котят забрали, и он  уже не была такой агрессивной. Лукашу вернули, хотя несколько дней они с Симкой проживали в разных комнатах. Лукаша наконец-то получил свою порцию рыбы, и не одну, и стал заметно опушаться у бабушки и набирать вес. Вскоре они с Симочкой вместе ели на кухне, хотя, конечно, из разных тарелок. И Лукаша, глядя на Симочку стал кушать и хлебчик, смащенный китикэтом, и бычки, и даже бычки с хлебом. Чего не сделаешь за компанию! И спали они уже не в разных комнатах, а неподалеку друг от друга, не только, сохраняя нейтралитет, а даже выказывая некоторое доверие друг другу.

Каждый день мы ходили с Лукашей гулять в парк, который был рядом с домом. Я брала Лукашу на плечо и мы шли в предвкушении радостной прогулки. И однажды Симочка, которая без особой нужды не покидала двор, вдруг увязалась за нами во время одной из прогулок. Они ходили с Лукашей по травке, изучали местные достопримечательности в виде пеньков, кустов и прочих насаждений. Я радовалась, глядя на эту зарождающуюся дружбу. Это так и осталось дружбой, не больше. У Симки так и не появилось полосатых котят. А жаль.

Встреча на грани миров

Я иду босиком по влажному песку, оставляя одинокие следы.  Иду по прямой, которая с права граничит  с плотной завесой тумана, скрывающей водоем, что питает этот пустынный песчаный пляж. Только мокрый песок да легкие, почти бесшумные наплывы и всплески воды. Похоже на море, но нет ни ракушки, ни камушка, только ровный идеально чистый песок, что кажется неестественно оранжевым в густых сумерках, скрывающих это пустынное место. Будто театральная рампа выхватывает мой путь из почти ночной густо-лиловой темноты, скрывающей все и вся. Справа неизвестная вода, слева таинственная сушь, и мои шаги на грани этих миров в странной тишине, как до начала времен.

Я шла медленно, в никуда, еще не зная, куда и зачем иду, может быть, только догадываясь. Все нарастающее волнение говорило, что я здесь не случайно, и что-то должно обязательно произойти. Скоро, совсем скоро и что-то очень важное. Необходимое, как жизнь, а, может, даже больше.

Это был фонарь, обычный уличный фонарь на бетонном столбе, странно одиноко стоявший неподалеку от влажной кромки берега. И в желтом  круге света сидел в позе сфинкса, подобрав под себя лапки и грустно смотря перед собой, будто настроившись на долгое ожидание буро-полосатый котик. «Лукашка!», одними губами воскликнула я. И тотчас на меня распахнулся глубокий взгляд  ярко-зеленых глаз. Он встрепенулся и побежал ко мне, быстро-быстро перебирая лапками, так делал это всегда, когда встречал меня. Ближе, ближе, и вот он остановился, посмотрел будто прицеливаясь чуть выше моего левого плеча, весь подобрался и ловко и точно прыгнул мне на плечо. Как прежде и всегда.

 «Лукашка…», — обняла я его, веря и не веря. «Лукашка», шептала я плача,  целуя его теплый шерстяной бок. «Лукашка», замирая, все повторяла я, прижимаясь к  нему щекой. Хотелось поцеловать его в кирпичный носик и шерстяной ротик, но он уже обхватил своими по-мужски сильными лапками мое плечо и найдя подходящую прядь волос возле уха стал ее чмокать. Как раньше и всегда.

«Лукашка», — то ли вслух, то ли про себя шептала я, бережно неся драгоценную ношу. А он все чмокал, тихонько урча, запуская когтики в мое плечо, прикрытое легкой тканью летнего платья. Нет, мне совсем не больно, я не буду тебя прерывать, плямкай сколько хочешь, и царапай, родненький мой…

Вдруг  оранжевые рампы выхватили из сумрака матерчатый пляжный шезлонг. Я бережно оторвала от себя Лукашку, который к тому времени уже начмокался. Его глазки были прикрыты от удовольствия, а ротик влажный, как и мои волосы на затылке. Я поцеловала его сначала в нос, а потом в оба глазика и бережно положила его к себе на колени, приобняв его двумя руками. То ты меня обнимал, теперь я тебя.

Лукаша не возражал. Он полулежал, полусидел у меня на руках, касаясь колен, живота, груди, устроившись так, чтобы быть как можно ближе ко мне и как можно больше охватить меня своим теплом. Я сидела не шевелясь, затаив дыхание, то наоборот начинала глубоко дышать, чтобы задержать пробивающиеся слезы. Лукаша…

Кто-то из нас пошевелился, я испугалась, что что-то может его испугать, и он убежит. Лукаша, то осторожно, то почти исступленно гладила я его. Ты, может, хочешь спать? Но сначала, наверно, покушать? Я скорее машинально дотянулась до пляжной сумки, с которой я пришла и что лежала сейчас возле меня на песке, и вскоре нащупала в ней какой-то мягкий сверток. С удивлением развернула  и обнаружила там кусочки тушеного пиленгаса. То, что ты любишь, радостно тихонько сказала я, разворачивая пакет и кладя его в виде целлофановой тарелочки на песок.  Кушай, малыш, кушай,-  шептала я, глядя, как он с энтузиазмом расправляется с рыбными кусочками. Я не отрываясь смотрела на него. Когда он насытился, то сел, глядя на меня. Вкусно и благодарно облизываясь. Я счастливо улыбалась, немного опасаясь за то, что он будет делать дальше. Не бросит ли он меня? Я решила разложить кресло. Я не хотела спать, но у Лукаши после обеда всегда был тихий час. Как бы нам поудобнее расположиться?

Я прилегла на импровизированный диванчик, коть довольно потянулся с упором сначала на передние, потом на задние лапки и продефилировав несколько шагов вдоль шезлонга, прыгнул, основательно, по-хозяйски привалившись к моим ногам. Лукашка… Я продолжала чувствовать его спасительное тепло и умиротворенно опустила голову на запрокинутые руки. Впереди все также непроницаемой стеной  стоял туман, скрывая непостижимую тайну, сзади таинственная ночь прятала обыденность реального мира, слева горел одинокий фонарь, на черном небе блестели привычные звезды, а в ногах спал Лукашка. Я улыбнулась, потому что в тот миг я была счастлива, но на глаза навернулись слезы, потому что эта встреча могла закончиться в любой момент. А так хотелось, чтобы она длилась долго, бесконечно долго. Лукаша…

Я открыла глаза. Я лежала на кровати у себя дома и с фотографии на стене на меня смотрели удивительные ярко-зеленые глаза. Было утро, и никаких звезд не было и в помине, как впрочем, и берега, что на грани миров, и где еще возможны удивительные встречи. Я была одна. Одна на всей планете. И вдруг недавнее воспоминание заставило меня приподняться. Несмело дотронувшись до своего плеча, я обнаружила зазубринки, которые чуть-чуть саднили. Как раньше и всегда. Лукаша…